Остались позади лицейские годы в Царском Селе, московское детство и летние месяцы в подмосковном Захарове. А что же впереди? Не ложится на душу этот старинный почтовый тракт, летний сумрак вдоль него, серые от дождей деревеньки. Одно утешает: лето скоро кончится, обратная дорога всегда короче, он вновь окажется в столице, и вся радость бытия уместится в двух будущих строчках:
…Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица, ярче роз…
Нет, ничто не предвещает его особых отношений с этой землёй. Он приедет сюда и в 1819-м, и поживет лето послушным сыном, равнодушным гостем на берегу степенной Сороти, среди тихих неоглядных лугов и лесов. А в 1824 году его сюда привезут, в наказание за строптивость. В ссылку, которая должна была и обидеть, и унизить. В глухомань, где и словом перемолвиться не с кем, и где поэта Пушкина мало кто читал.
Удивительна власть российская во все времена! Ничего-то ей не ведомо ни о стране, ни о народе, ни о поэте. К этому времени Пушкина в России знал всякий, кто умел читать. И ещё испокон в глубинной России с теплотой, жалостью в сердце относились к любому, властью обиженному. Это сочувствие, это внимание и понимание в равной степени умещалось в сердце и обделённого собственной судьбой крестьянина, и безбедного помещика, и удачливого на торгу горожанина.
Нет, не скоро душа этой древней Псковской земли возьмёт в полон душу поэта. Пушкин уже четыре года как ссыльный. Но никогда ещё не готовилась ему такая полная творческая, интеллектуальная изоляция. Кишинёв, при всей его классической окраинности, был в те годы средоточением не только политической мысли, но и политической воли. А Одесса, своим светским кругом ничем не отличавшаяся от Петербурга, питала душу экзотичностью солнца, тёплого моря, разноплеменного люда, насыщенностью эмоциональной жизни.
Здесь, на Псковщине, его встретили тишина и жесточайшая скука: «…Мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство…». Здоровая и молодая душа Пушкина негодует. Разум предвидит последствия. Исключение из естественной для него творческой, интеллектуальной среды, отрыв от доброго и вместе с тем взыскательного дружеского круга, губительны даже для гения. В Михайловском он – один на один с жизнью и собой. Эмоционально от одиночества спасает милое Тригорское. Но круг барышень-соседок, при всей их прелести, не в состоянии заменить распахнутый дотоле мир.
В чем же выход? «Книг, ради бога книг!» – пишет он брату и постоянно шлёт заказы: вся столичная периодика, вся новая русская и зарубежная литература, Шекспир, жизнеописания Разина и Пугачева… И получает всё заказанное, потом эти книги вывозили из Михайловского на двенадцати телегах. Пользуется поэт и обширной библиотекой Тригорского – увы, романы для уездных барышень ему не по нутру: «Читаю Кларису, мочи нет, какая скучная дура!». Постоянным чтением для Пушкина стали Библия и Шекспир. Глубина и многозначность мысли, краткость слога, а более всего, правда жизни в Книге книг и творчестве великого англичанина не просто притягательны. Это новая ступень его литературного роста, новая школа.
Поэзия, как ангел – утешитель
Спасла меня, и, я воскрес душой.
Михайловское. Дом поэта. Фото Лидии Чехович
Глухое Михайловское одарило Пушкина великолепной сосредоточенностью, постоянством труда и, если это вообще возможно, постоянством вдохновения. Здесь написаны четыре главы «Онегина», «Борис Годунов», «Цыганы», «Граф Нулин», несколько десятков стихотворений, всего – более ста произведений. А ещё замыслы и черновые наброски сказок, «Русалки», «Маленьких трагедий»…
Удивительная самооценка поэта в письме к Николаю Раевскому: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить», сменяется сообщением Вяземскому о минутах высочайшего торжества, какие не всякому из великих дано пережить: «Трагедия («Борис Годунов» – Ю.М.) моя кончена; я перечел её вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай – да Пушкин, ай – да сукин сын»!
Псковский край на особый лад сформировал душу поэта. Открыл ему величие русской истории, могучую красоту родной земли. Питал песнями, сказками, легендами и подлинными фактами русской старины. Коротко и просто сказал он о Пскове: «Ветхий город Ольгин». Из истории в более чем тысячелетие выбрал момент главный – имя великой псковитянки, которая личным примером изменила судьбу Руси, повернув её на путь христианства. Только о родном, близком, можно сказать так сочувственно, так больно – ветхий…
Пушкин любил Псковщину. Бежал сюда, «почуя рифмы», тоску, душевную смуту. Вечный скиталец, он мечтал не просто о собственном доме, но только близ Михайловского и Тригорского.
Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провёл
Изгнанником два года незаметных…
Савкина горка. Чавсовня. Фото Лидии Чехович
Наверное, так оно и есть: большое видится на расстоянии. Спустя десятилетие два года Михайловской ссылки, полные тревог, обид, мыслей о побеге, вдруг стали годами незаметными. Более того, уже в который раз приезжает он сюда по собственной воле, по горячему желанию вновь оказаться дома. В стихотворении 1835 года «Вновь я посетил…» спокойно и мудро вспоминает он прожитое, грустно и светло заглядывает в будущее. Да, было у него Отечество на все времена – Царское Село. Но было и другое – «Приют спокойствия, трудов и вдохновенья». В Михайловском легко дышалось, думалось, работалось в удовольствие, просто очень хотелось жить именно там.
Михайловскую губу пригорода Воронича в Псковском уезде императрица Елизавета Петровна пожаловала в 1742 году Абраму Петровичу Ганнибалу, прадеду поэта. Немалые псковские владения арапа Петра Великого унаследовали сыновья, потом внуки. Собственностью матери Пушкина, Надежды Осиповны Ганнибал, стало лишь небольшое сельцо Михайловское.
Впервые приехав сюда в 1817 году, Александр Пушкин увидел небольшую, скромную и уютную усадьбу. Посреди неё – круглый газон, обрамлённый кустами. За ним – одноэтажный, обшитый тёсом господский дом с открытым крыльцом и высокой крышей. Банька, кухня, фруктовый сад, тенистый парк, крутой спуск к реке Сороть.
В заметно обветшавшем доме, по воспоминаниям И.И.Пущина, «…комната Александра была возле крыльца, с окном во двор, через которое он увидел меня, услышав колокольчик. В этой небольшой комнате помещалась кровать его с пологом, письменный стол, шкаф с книгами… Во всём поэтический беспорядок, везде разбросанные неписанные листы бумаги… Вход к нему прямо из коридора; против его двери – дверь в комнату няни, где стояло множество пяльцев».
А вокруг лежали поля и светлые рощи, голубели воды Сороти, степенно и высоко поднималось городище Воронич – всё то, что осталось от некогда неприступной пограничной крепости, псковского пригорода.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озёр лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда,
За ними ряд холмов и нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада…
Петровское. Дом Ганнибалов. Фото Николая Алексеева
Крепостями в средние века были и ближайшие к Михайловскому уездные города – Остров, Порхов, Новоржев, Опочка. По делам, на почту или ярмарку Пушкин часто наезжал в каждый из них, чаще других в Опочку, в компании тригорских барышень-соседок.
Старая ганнибалова дорога едва ли не ежедневно вела Пушкина в Тригорское. Мимо озера Маленец, мимо колодца с ключевой водой, откуда её приносили в усадьбу, мимо старой ветряной мельницы. Тригорское и его обитатели очень много значили для «ссыльного невольника». Здесь его любили, понимали, старались предупредить опрометчивые поступки, здесь был милый круг молодёжи, беззаботный и весёлый. Счастливые, безмятежные дни поэта протекали именно в Тригорском, дружбу с Прасковьей Александровной Осиповой и её дочерьми пронёс он через всю жизнь.
В Тригорском парке многое связано с именем Пушкина. Банька – в ней он часто оставался на ночлег. Старый дуб, который в семье Осиповых-Вульф звали дубом «у Лукоморья». Под склонившимся к обрыву ещё одним старым дубом – старинная садовая скамья. «Скамьёй Онегина» звалась она в Тригорском, именно её соседи Пушкина считали местом объяснения Онегина с Татьяной.
В Петровском родовом гнезде Ганнибалов ещё встречался поэт со своим двоюродным дедом Петром Абрамовичем Ганнибалом. Разговоры с сыном знаменитого арапа, обширная библиотека, собранная самим Абрамом Петровичем, его личные вещи – всё настраивало поэта на исторический лад. Даже сам типично крепостной уклад жизни Петровского многое дал творчеству Пушкина.
Никогда ни раньше, ни позже пребывания в Михайловском не было у Пушкина такого интереса к народной жизни. Он подолгу беседовал с крестьянами, дивясь мудрости простого, неграмотного человека. Интерес к русской истории не раз приводил Пушкина и в ближний Святогорский монастырь, который стал местом его упокоения. Есть высшая логика и справедливость в том, что именно на этой земле нашел он свой последний приют.
…Здесь и сегодня всё дышит Пушкиным. Кажется, он сам может появиться на любой тропе, из-за любого поворота… И потому езжайте в Псковский край, на встречу с Поэтом.
